В ЭПОХУ САМИЗДАТА

Вопрос. Какова роль русской национальной традиции в новейшей истории России?

Ответ. Вопрос этот очень емкий, он имеет несколько аспектов.

1. В ту эпоху русской истории, кульминационным моментом которой были февральская и логически из нее вытекавшая Октябрьская революция, основной силой, властвовавшей над умами, было учение социализма - а началось это еще с революционных кружков, убивших царя Александра II, который освободил крестьян. Но социализм - это было совершенно чуждое России учение, в отличие от Западной Европы он не имел здесь никаких исторических корней. В то время, как социалистические учения были широко распространены в Западной Европе в век просвещения и еще раньше, вплоть до Крестьянской войны в Германии, в России до второй половины XIX в. нельзя найти никаких признаков их влияния. Занимаясь несколько лет историей социализма, я не переставал удивляться, насколько различны были в этом отношении пути России и Западной Европы. Две основные фигуры, с которых началось распространение социализма в России, Бакунин и Герцен, должны были сначала эмигрировать на Запад, чтобы познакомиться с этим учением, а уже оттуда импортировать его к нам.

Таким образом, здесь было внезапное вторжение совершенно новой для нашей страны идеологии. Одной из причин успеха социализма в России была именно эта внезапность, которая не дала времени критически осмыслить новое учение.

2. В частности, создатели марксизма проявляли всегда особенную ненависть к России и русским. Маркс и Энгельс называли ненависть к России даже "первой революционной страстью" немцев. В биографии Маркса есть трогательная черта - он прилежно изучал русский язык, казалось бы, полюбив русскую культуру и желая узнать ее лучше. Но в письме Энгельсу он дает другое объяснение: чтобы знать лучше своего врага. Эту традицию от них усвоили многие марксисты. Троцкий, например, писал, что одной из основных черт русского народа является "стадность" - и это будучи одним из глав страны, где большинство составляют русские!

3. Те либералы, которые оказались на правительственных постах после февральской революции, смотрели с презрением на традиционные формы русской жизни и государственности, стыдились их и лишь торопились скорее их переделать по образцам, взятым с Запада. Более же крайние группировки революционного движения, например большевики, призывали бороться за поражение своего правительства в войне. И для тех, и для других слово "патриот" было оскорблением. Одну из своих речей Троцкий закончил возгласом "Будь проклят патриотизм!"

Можно себе представить, к каким последствиям привело воплощение в жизнь таких взглядов. Сносились памятники, церкви и старые здания, напоминавшие о русской истории, а поэты призывали расстреливать дворцы как белогвардейцев. Улицы переименовывались, чтобы названия никак не связывали их с нашим прошлым. Дети воспитывались на таком изложении русской истории, где все ее деятели изображались жадными грабителями, идиотами или сифилитиками. Элементарная логика приносилась в жертву этой концепции; так, два, казалось бы, взаимоисключающих положения особенно часто повторялись: "История России заключалась в том, что ее всегда били" и "Россия была жандармом Европы".

Целое поколение было воспитано в этой атмосфере, которая прививала комплекс вины за русскую историю. Только поняв это, можно оценить тот жесточайший кризис, который пережило тогда русское национальное самосознание: речь шла вовсе не о чувстве ущемленной национальной гордости, - само право народа на существование (если не физическое, то духовное) было поставлено под сомнение.

4. Когда, после смерти Сталина, стали пробиваться на поверхность первые побеги независимой мысли, наметилось два течения в оценке русской истории и русского будущего. Одно из них объединяет людей, отказавшихся от сталинизма, иногда даже от марксизма, но как бы нечувствительных к национальному аспекту жизни (точнее, к русскому национальному аспекту; проблемы других народов, как правило, встречают очень сочувственное отношение). Обычно этот взгляд совпадает с тем, что современные проблемы нашей страны воспринимаются вне связи с ее тысячелетней историей, статически. Несомненно, на этом пути можно сделать (и было сделано) много полезного. Однако мне кажется, он чреват некоторыми искажениями, когда на первый план выдвигаются вопросы, важные лишь для сравнительно узких слоев, - как, например, проблема эмиграции, которая ведь подавляющей части народа вообще не затрагивает.

С другой стороны, совершенно стихийно, не в трактатах или программах, а как чисто эмоциональный порыв, широко распространилось тяготение к воссоединению с утраченными национальными корнями: влечение к русской культуре, поездки групп молодежи в старые монастыри, коллекционирование репродукций икон, интерес к русской религиозной философии XIX и начала XX в. Отсюда вытекали попытки защитить от разрушения старые здания или спасти для потомства рукопись умершего священника, стремление по-новому понять свою историю в свете современного опыта и найти ключ к проблемам современности в более чем тысячелетней истории.

Это течение является проявлением простого стремления к самосохранению нашего народа, оно есть непосредственное следствие того, что, несмотря на все испытания, через которые он прошел, русский народ существует, имеет свои национальные цели и свое мировоззрение. Оно является национальным, но это явное искажение истины, когда его называют националистическим или шовинистическим: в питающих его настроениях нет ничего агрессивного, враждебного другим народам. Конечно, в государстве, где вместе живет много наций, неизбежно возникают межнациональные трения, иногда проявляющиеся в злых и несправедливых суждениях. Но по большей части они исходят не от русских, так или иначе захваченных тем течением, о котором я говорил, а наоборот, направлены против русских. В меньшей мере с этим можно столкнуться внутри страны, гораздо чаще - в так называемой "третьей эмиграции". Я приведу только один пример из очень большого числа. В недавно опубликованной статье автор предлагает раздробить СССР на более мелкие государства по национальному признаку. При этом он прибавляет, что дело это хоть и трудное, но выполнимое, ибо собственно русское государство будет еще достаточно большим и сможет принять тех русских, которые будут вынуждены покинуть свое место жительства. То есть то, что считается одним из страшнейших сталинских злодеяний - насильственное переселение по национальному признаку - оказывается вполне допустимым, если оно применяется к русским. Я не представляю себе, что могло быть опубликовано подобное предложение по адресу других народов, исходящее от русских.

Осознание своих национальных задач не мешает, а помогает понять другие народы. У Диккенса в одном романе есть глава "Телескопическая филантропия", где изображена дама, так занятая делами негров в провинции Бариобуло-Гха, что собственные ее дети ходят голодными, грязными и оборванными. Мысль Диккенса: дама на самом деле не любит ни своих детей, ни негров из Бериобуло-Гха. Точно так же и мне трудно представить себе, что человек, не болеющий прежде всего нуждами своего народа, может "телескопически" любить другие народы.