РОССИЙСКИЙ КРИЗИС

Гегель сказал, что история повторяется дважды - один раз в виде трагедии, другой раз в виде фарса. Мне кажется, что это совершенно неверно. Если история повторяется дважды, то значит народ не смог сделать выводы из своей истории, понять свой исторический опыт - это не фарс, а вторая, более глубокая трагедия. Многие признаки указывают на то, что подобная участь грозит нашей стране.

В феврале 1917 г. рухнула существовавшая структура власти и стали быстро распадаться связи, позволяющие народу действовать как единому целому. Через несколько месяцев народ был парализован. Кто возьмет власть в свои руки: большевики, левые эсеры или анархисты - это решалось соревнованием между ними, тем, какая группа идеологически и организационно готова к более радикальным действиям.

Страшно наблюдать, как подобная ситуация все более отчетливо складывается сейчас. Двоевластию Временного правительства и Петроградского совета у нас соответствует двоевластие руководства СССР и РСФСР. Те же призывы к армии отказаться от безусловного выполнения приказов (тогда - "Приказ N 1", сейчас - призыв руководителя РСФСР). Тот же стремительный рост "автономий" и "суверенитетов". Один радикальный оратор поторопился уже провозгласить "февральскую революцию 1990 года".

Февральской революции предшествовала генеральная репетиция - очень важная для развития революционного процесса, хотя и не полностью удавшаяся революция 1905 г. В те революционные годы возникла Государственная Дума - первый опыт российского парламентаризма. Сейчас мы вынуждены снова начинать с начала этот путь и поэтому особенно поучительно сопоставление с тогдашним первым шагом. Сразу после роспуска I Государственной Думы, по свежим следам, один из умнейших русских историков, В.Герье, опубликовал небольшую книжку, содержащую анализ ее деятельности: "Первая русская Государственная Дума. Политические воззрения и тактика ее членов" (Москва, 1906 г.). Ниже приводятся небольшие выдержки из нее.

Мы встречаем атмосферу, во многом напоминающую дух заседаний некоторых теперешних Верховных советов. Это революционность, оттесняющая на задний план повседневную деловую работу. Борьба за захват власти, требования отставки правительства, военная терминология для характеристики отношения к исполнительной власти: "бой, уничтожение". Тенденция каждой группы отождествлять себя с народом, говорить от имени народа. Намеки на то, что если правительство не будет покорно депутатам, то народ с ним расправится. Игнорирование (а иногда и незнание) тех законов, на основании которых были избранны депутаты. Очень строгие требования к исполнительной власти (также угрозы на случай их невыполнения) - и столь же либеральная оценка действий самих депутатов, их ответственности за свои слова (один депутат I Думы утверждал даже, что слово депутата вообще не требует подтверждения, что в нем никто не имеет права сомневаться). Пожалуй, наиболее ярко дух I Думы, когда революционность ставилась выше всех других ценностей, выразился в потрясающем по его символичности эпизоде, когда Дума отказалась утвердить меры, предложенные правительством для помощи голодающим в нескольких пораженных недородом губерниях! Единственное объяснение было: пусть сначала правительство уйдет в отставку!

I Дума оказалась орудием революции, а не инструментом деловой работы, которая совершенно не интересовала группы, захватившие в ней верх. В результате Дума была распущена.

II Дума была такой же, и только после изменения выборной системы Столыпину удалось создать Думу, способную к систематической работе. Наступил 8-летний период стабилизации, оборванный войной. Но дух, фразеология, тактика революционного нигилизма, созданная в первых двух Думах, не исчезли. Это течение вспыхнуло с новой силой в Думе последних предреволюционных лет, а, потом, еще более радикально - в политической жизни послефевральского периода.

С той эпохи начался исторический цикл, принесший с собой катастрофу, размеры которой сейчас видны всем. И снова нас возвращают в исходную точку того же цикла, видна опасность того, что мы второй раз пойдем по тому же кругу. Но если учесть, насколько наши материальные и духовные возможности ниже тех, которыми обладала дореволюционная Россия, то видно, что этого пути наша страна не выдержит.

Исторический опыт и, в частности, как он отражен в книге Герье, показывает нам: "Смотрите, вот как это начинается. Вы сами свидетели того, как это кончается". Но сможем ли мы воспользоваться эти уроком?

Видимо, смутные опасения или предчувствия того, что произошло, и заставили Герье написать свою книгу. Его критика работы I Думы написана не с позиций авторитарного строя. Герье был убежденным сторонником и пропагандистом конституционной формы правления. Он именно в том и обвинял I Думу, что ее деятельность основывалась на идеологии не конституционализма, а левой революционности. Позже, когда III Дума провела большую часть реформ Столыпина, Герье написал такую же книжку с обзором ее работы, где давал ей диаметрально противоположную оценку. Далее следуют цитаты из книги Герье.

Несомненно то, что Дума выражала собою современное общественное настроение в его крайних направлениях. В общественном брожении всегда всплывают вверх и получают преобладание наиболее революционные партии. Поэтому и в России первая Дума стала ареной революционных партий. Самой многочисленной и влиятельной из них была партия конституционно-демократическая (кадетская), называющая себя также партией народной свободы. (...)

Резко революционный характер к.-д. партии вполне обнаруживался в программе, выработанной учредительным съездом партии 12-14 окт.(...)

Было постановлено, что партия будет стремиться к достижению своих целей, "не останавливаясь перед возможностью открытого разрыва с правительством"-и что "никакие преграды, создаваемые правительством не удержат народных избранников от исполнения задач, которые возложены на них народом(?)".(...)

Первым плодом усвоенной к.-д. партией тактики был "ответный адрес Государственной Думы на тронную речь Государя Императора". (...)

Не довольствуясь законодательной ролью, отведенной Г.Думе основными законами, адрес требовал, чтобы "никакие особые узаконения не полагали предела законодательной компетенции представительства", и уничтожения Государственного Совета.(...)

А так как этому препятствовали "основные законы", то адрес заговорил о пересмотре их. "Не может быть той области законодательства, которая была бы навсегда закрыта свободному пересмотру народного представительства в единении с монархом". Под этим "евфемизмом" скрывалось притязание на учредительную власть, т.е. затаенное желание превратить Думу в Учредительное Собрание.(...)

Эта же нота еще сильнее прозвучала в одной из следующих речей.

"Кто же нам враг и кто нам друг? Ведь мы собрались здесь от всей России, чтобы решать свою судьбу, мы доведены до отчаяния, и дальше так жить нельзя и значит нам, народу, в силу необходимости нужно взять всю судьбу в свои руки и самим ее решать. Я коротко скажу:"если жизнь народу, то не жизнь, а смерть старому правительству". А наше дело, - заключил депутат, - бороться, бороться, бороться".

Всякий факт, всякий запрос и всякое сообщение кого-либо из министров служили поводом к оскорблениям министерства. Но среди этих оскорблений не забывалась реальная цель их - добиться ухода министров. Так в заседании 9 июня один из депутатов начал свою речь со слов: "Народные представители и народный враг вчера встретились лицом к лицу".(...)

"Пусть они уходят, пусть эти господа ускорят свою гибель! История обрекла их на гибель, не спастись им, и они скоро сойдут со сцены".(...)

"От имени русского народа говорю, чтобы они сейчас ушли со своих мест и дали возможность занять эти места людям, избранным самим народом, людям более способным, более честным, неподкупным".

"Только немедленная отставка настоящего министерства и передача власти кабинету, пользующемуся доверием Г.Думы, в состоянии вывести страну из тяжелых и быстро возрастающих затруднений".(...)

Особенно горячился один оратор. "Знает ли господин министр, что он совершил? Знает ли, что он бросил эту угрозу в лицо всему русскому народу? Знает ли он то чувство гнева, которое охватит весь русский народ? И вот почему я говорю: не нужно ослаблять, а нужно усиливать до тех пор, пока и здесь станет ясно, что единственный выход для министерства - уйти немедленно" (Бурные аплодисменты, крики: довольно).

Говорившиеся по поводу этого случая речи побудили одного из депутатов воскликнуть:

"Господа народные представители! Что же это такое? Я слышал такую здесь фразу: пока министерство не уйдет в отставку, до тех пор Дума не ассигнует ни одной копейки в пользу голодающего населения"!

Вожди как главного отряда, так и союзников поспешили воспользоваться случаем для новой резолюции по ниспровержению министерства, гласившей, что помощь голодающему населению будет тормозиться, пока останется у власти нынешнее безответственное перед народом министерство.

Один из ораторов провозгласил себя единственным распорядителем думской трибуны и объявил, что, "кто не удовлетворит минимуму честности, минимуму порядочности" и т.д. "никогда - ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра - не будут иметь какой-либо возможности говорить с этой трибуны". Далее он заявил от имени своей группы, что явившийся представитель военного министерства "с этой трибуны ни одного слова более не произнесет" (аплодисменты).

Интересно и то, что против этого простейшего способа разрешить вопрос о министерской ответственности протестовал не председатель Г.Думы или кто-либо из руководившей Думою партии, а один из членов малочисленной группы умеренных, заявивший, что если тот минимум требований, который должен удовлетворить всякий говорящий на этой кафедре, будет зависеть от усмотрения лиц, сидящих там (налево) или каких бы то ни было групп или даже всей Думы, а не закона, то Дума будет неработоспособна - "а вместо порядка для которого мы созваны, вы зальете страну такой кровью, какой еще она не видала. Я глубоко протестую против этого".

Но шум был ответом на этот призыв к парламентской свободе слова. По газетным же отчетам этот депутат испытал на себе самом прием, против которого протестовал - шум заглушил его слова.

Уверенность в близком торжестве была так велика, что один из депутатов заявил в последнем думском заседании, что сохраняет за собой свободу требовать от будущего министерства предания суду министра внутренних дел Столыпина. Оратор не предчувствовал, какая ирония судьбы была в его словах! [Будущим премьером стал П.А.Столыпин - И.Ш.] Заканчивая свою речь, этот депутат взял рекорд над союзниками в разгромлении министерства: "министр Столыпин, сказал он, вступает открыто на путь борьбы с свободою, со всем освободительным движением, и мы шлем пожелания Столыпину в этой борьбе всяких неудач, поражений и гибели, шлем ему свое народное проклятие" (левые шумно аплодируют).

Сам председатель Г.Думы был принужден однажды воскликнуть: "Зачем постоянно употреблять оскорбительные выражения?". Но еще резче отступала русская Г.Дума от других конституционных палат по существу. Борьба в ней велась не только против министерства, но и против самой конституции; борьба велась не только из-за министерских портфелей, но ради захвата верховный власти, т.е. борьба была не конституционная, а революционная.

"Конституционный принцип, заявил один из членов Г.Думы, таков, что слово депутата является словом, в котором сомневаться никто не может и не имеет права". Другой депутат на основании того же конституционного принципа объявил: "Горе тем министрам, которые когда-нибудь посмеют сомневаться в слове депутата". Немало было таких, которые пришли в Думу, чтобы спасать родину, и были возмущены тем, что им говорят о каких-то пределах власти. Сильно содействовал самоуверенности и уверенности в великом призвании Г.Думы крайний оптимизм многих ее членов. Им казалось, что достаточно одного полновластия Думы, чтобы разрушить все проблемы и устранить все препятствия к благополучию страны.

С одной стороны мы видим, что многие ораторы отождествляют себя с народом, чтобы придать себе больше веса и авторитета... "Две недели прошло с тех пор, как нас сюда прислал стомиллионный народ". - "Две недели мы здесь с мучительной тревогой взвешиваем каждое наше слово (??) в сознании великой ответственности, которую на нас возложил народ" - "Требования", нами поставленные, несомненно требования всего народа... если хотят, чтобы мы и далее были носителями и выразителями той великой веры, которую народ вложил в нас..., нам нужно, чтобы здесь была исполнительная власть, послушная велениям народа, пользующаяся его доверием". (...)

Напрасно трезвый голос, который так часто раздавался в критические минуты думских прений, и здесь предостерегал членов Думы: "Я думаю, что здесь слишком злоупотребляют именем русского народа и неверно утверждают, что каждый говорящий говорит за весь русский народ. Я думаю, что

русский народ также распадается на разные группы и партии, как и мы распадаемся здесь. Едва ли кому-нибудь из нас принадлежит право говорить за весь русский народ и утверждать, чего он ждет, чего он требует". (...)

Но особенно злоупотребляли именем народа те, кто угрожал его именем, взывал к его гневу. "Мы здесь все заявили, чтобы правительство ушло долой и оно должно уйти, быть под народным судом. Народ должен спросить его: кто ему позволил это делать?" Через месяц послышалось то же самое: "А мы должны сказать, что мы смотрим на них (министров), как на преступников и будем надеяться, что их позорному царству настанет конец и что если не мы, то народ справится с ними". (Аплодисменты, шиканье справа). Или же такая бравая речь: "Если понимание того, что у нас есть реальная сила, не дойдет до голов тех, до которых должно дойти, тогда, конечно, наша роль кончится и наступит момент, когда народ выйдет из своего спокойствия и тогда уже заговорит с министрами не тем языком, каким мы говорили до сих пор". (...)

"У нас нет веры и мы верим только в силу народа". - "Дальше так жить нельзя, сказал тот же оратор: и значит нам, народу, в силу необходимости, нужно взять всю судьбу в свои руки и самим ее решить". (...)

Не менее ясно высказал свою мысль нижеследующий оратор: "Мы думаем, что Дума не является учреждением, в достаточной степени уполномоченным, которое в состоянии продиктовать правительству и тем силам, которые стоят против русского народа, свое собственное слово. Мы думаем, что Дума является фокусом, который сумеет собрать народ воедино, сумеет сгруппировать за собою достаточные силы, чтобы эти силы в тот момент, когда столкновение сделается неизбежным, как удар парового молота, разнесли все, что перед ними находится, что мешает народу достигнуть счастья и благополучия, как он его понимает. Так понимали Думу мы до сих пор и от этого понимания и теперь не отказываемся".

Но...подражательность ведет всегда только к заимствованию форм без внимания к условиям, придающим этим формам смысл. Это обнаружилось и в данном случае. Когда думская комиссия 33-х внесла свой законопроект о свободе собраний, левая осталась им очень недовольна, находя, что он, лишь условно разрешая собрания на площадях и улицах и вовсе воспрещая их на полотне железных дорог, нарушает права державного народа собираться, где ему угодно. Ораторы кадетов защищали проект. Один из них отстаивал своих товарищей против упрека, "что мы не доверяем народу, что мы его боимся, что мы не желаем народовластия, что мы над народом хотим поставить другую какую-то власть", но все-таки поддерживал законопроект против союзников. Вдруг на выручку последних выступил специалист по английскому праву. С помощью этого права он разрешил очень просто вопрос, можно ли свободно собираться на улицах и на полотне железных дорог.

"В Англии и Америке, сказал он, в течение 200 лет вопрос о праве собраний решается положительно в том же смысле, в каком нам предлагали решить его члены недавно образовавшейся у нас партии социал-демократической. В Англии не существует даже особого права собраний, а считается, что это право присуще каждому гражданину, так как оно составляется из двух прав, права свободного перемещения и права свободы речи. Соедините эти два права и вы получите право собраний". Хотя специалисту можно было бы поверить и на слово, он все-таки сослался и на книгу Дайси, "английского профессора об английской конституции, переведенную русским, ныне также Оксфордским профессором: вы найдете там, что известно всякому, кто занимался государственным правом"...

На следующий день, по справкам, посыпались поправки! Один из депутатов к.-д. партии сообщил, что в книге Дайси сказано: "Думают, будто сады, улицы и дороги, которыми каждый имеет законное право пользоваться, во всяком случае могут служить местом собраний. Это мнение совершенно неверно". Другой депутат той же партии объявил, что он был повергнут в величайшее изумление словами, сказанными в предшествующем заседании. "Как объяснить эту странную ошибку знаменитого ученого?"(...)

Но гораздо важнее, чем эта библиографическая справка, общее поучение, заключавшееся в речи первого из упомянутых выше критиков, специалиста по английскому праву: "В Англии нет закона о собраниях потому, что в Англии все законы вообще, все свободы зиждутся не на письменном законе. Там нет также закона писаного в области гражданского и уголовного кодекса, а между тем там не совершается преступлений больше, чем в других странах, и там честнее рассчитываются по гражданским сделкам. Это дело культуры, дело обычая. Если бы профессор дал бы рецепт для того, чтобы мы сейчас проделали эту тысячелетнюю культуру, то я бы согласился, но нам некогда ждать!"

Прекрасные слова, совершенно верно утверждающие, что законы в зависимости от культуры и должны соответствовать степени культурности народа. Слова, подрывающие в корне слепую подражательность... Но они были бы еще прекраснее, если бы оратор высказавший их, обобщил их смысл и обратился с ними к членам своей собственной партии. В эпоху, когда детей в школах научают понятию эволюции, когда им говорят, что мир произошел эволюционным образом, что все живое подчинено законам эволюции, они захотели, чтобы Империя, созданная вековым абсолютизмом, сразу бухнулась в чистейший английский парламентаризм, да еще опирающийся на союз с трудовиками и социал-демократами! Но им некогда ждать!..